Маленькие сиротки Мария и Дмитрий видели своего отца дважды в день. Высокий, стройный и широкоплечий гвардейский офицер читал им и целовал на сон грядущий. Летом они жили у дяди Сергея в его усадьбе Ильинское, где родился Дмитрий и где умерла их мать, ее комната долго оставалась нетронутой.
До шести лет Мария Павловна не знала почти ни слова по-русски; в семье с детьми говорили по-английски, их няни были англичанками. Но когда дело дошло до настоящего воспитания, кто-то обратил внимание, что дети говорят на вульгарном английском, перенятом у нянь, опуская звук "h" в начале слов. Позже Мария Павловна неоднократно жаловалась на полученное ею поверхностное и непродуманное образование, хотя детей и стали обучать более подобающему в королевских гостиных английскому. Ее учение состояло в основном из традиционного нравоучительного и религиозного чтения. Настоящему образованию придавалось меньше значения. Впоследствии она категорически описала привычка и обычаи при европейских королевских дворах конца прошлого века как "отупляющие и вздорные".
Когда она доросла до собственной гувернантки, к ней приставили некую мадемуазель Элен, которая любила ее и наказывала в течение двенадцати лет, до самого замужества. Отношения между мадемуазель Элен и юной великой княжной напоминали страстный любовный роман, полный ревности и ссор. Гувернантка требовала от своей великокняжеской воспитанницы беспрекословного повиновения, а кроме того, настаивала, чтобы та признавалась ей в своих сокровенных мыслях. Немало конфликтов и примирений предшествовало приезду Марии Павловны в Стокгольм замужней женщиной, свободной от гувернанток.
Первое путешествие за границу Мария Павловна совершила в возрасте семи лет. Путь лежал в Германию и Францию, в собственном железнодорожном вагоне с целым багажным вагоном в придачу; ее сопровождали мадемуазель Элен, три няни, врач, три горничные и множество камердинеров и слуг. Стоит вспомнить Ольгу Александровну, которая на старости лет в Торонто с гордостью вспоминала, как в бытность великой княгиней при царствующем дворе всегда путешествовала с маленькой свитой - не более двадцати пяти человек. Так же бывало, когда великокняжеские сиротки Мария и Дмитрий выходили погулять на набережную в Петербурге: кучер ставил повозку возле тротуара и шел за ними в своей роскошной ливрее. Английским няням была по душе вся эта помпа, когда вокруг собиралась толпа и офицеры отдавали честь, но мадемуазель Элен положила конец этим прогулкам.
Дмитрий, которому предстояло стать офицером, в 1901 году получил в наставники полковника Лайминга, и брат с сестрой стали часто бывать в доме у Лаймингов. Впервые они столкнулись с нормальной семейной жизнью. Иногда по воскресеньям им разрешалось играть со специально приглашенными детьми из благородных семей, которым строго-настрого запрещалось обращаться к Марии и Дмитрию на "ты" и по имени. Мария никогда не интересовалась куклами и другими забавами для девочек, зато вплоть до замужества охотно играла в оловянных солдатиков. Сама она говорила о своем воспитании, что хотя она была послушной, но относилась к поколению, в котором зрело зерно протеста.
Ветер перемен, веявший надо всеми, от бедных крестьян до богатых великих князей, коснулся и отца Марии и Дмитрия. Ранее считалось в порядке вещей, что великие князья заводили себе кратковременных или постоянных любовниц незнатного происхождения. В результате новых взглядов на положение женщины в обществе великие князья один за другим стремились узаконить свои отношения с любовницами. Так случилось и с Павлом Александровичем. И вот осенью Мария и Дмитрий получили по письму от отца, в котором он уведомлял их, что любит женщину и собирается на ней жениться. Марии было двенадцать лет, а Дмитрию одиннадцать. Мария пришла в ужас и наговорила гадостей про мачеху. Ибо Павла Александровича не просто отправили в изгнание, у него к тому же отобрали детей. Теперь они навсегда поселились у дяди Сергея и тети Эллы, великокняжеской пары Сергея Александровича и Елизаветы Федоровны.
Но "дозорное пятно" Сергей оказался для двух брошенных детей лучше заботливой матери, несмотря на холодность и твердость в других случаях он был счастлив безраздельно владеть Марией и Дмитрием и объявил, что отныне он их отец, а они его дети.
Таким образом, Мария Павловна рисует своеобразный портрет реакционного и всеми ненавидимого генерал-губернатора Москвы. Также своеобразно она рисует и портрет очаровательной Эллы, старшей сестры государыни, которую столь боготворили все мужчины семейства Романовых. Проявления нежности со стороны детей она холодно отталкивала. Когда они ее спрашивали о чем-нибудь, она резко отвечала, что это их не касается, "идите играть" и не суйте нос не в свое дело. Это каждый раз больно задевало маленькую Марию, которая также боготворила тетю и могла бесконечно любоваться, как по утрам красавица великая княгиня медленно и обстоятельно одевается в окружении многочисленной челяди.
Через несколько лет Мария поняла из письма, которое тетя Элла забыла на видном месте, что близится помолвка. В доме ожидался гость, молодой принц Вильгельм, второй сын тогдашнего шведского кронпринца Густава и его жены Виктории, которая в юности дружила с тетей Эллой. Двадцатилетний принц появился и надлежащим образом представился Марии. Тетя Элла и прочие родственницы объявили шестнадцатилетней девушке, что это ее судьба, и она приняла это столь же покорно, как стеснительный и замкнутый швед. Ее руки он попросил в следующей форме: "Не угодно ли вам будет поехать со мной в Швецию?" Тетя Элла и прочие родственницы постоянно твердили Марии об ее "счастье" и заставляли ее писать в Стокгольм письма, рассказывая, как она "безумно влюблена". Какое-то время она сама в это верила. Что могла знать выросшая в изоляции шестнадцатилетняя девочка из рода Романовых о любви, если в ее жизни было исключено любое самое невинное подростковое увлечение? Как бы то ни было, свадьбу отложили до восемнадцатилетия юной невесты.
По случаю свадьбы отец Марии Павловны получил высочайшее прощение в позволение вернуться в Россию со своей новой семьей. Он тут же разругался с тетей Эллой, заметив, что она раздражает его полным отсутствием разума и сочувствия. Разумеется, он был совершенно прав, но, с другой стороны, нельзя винить ее одну - могла ли она стать иной при своем воспитании? Во всяком случае, рядом со своей сестрой, царицей, она предстает в более выгодном свете. Свадьба вылилась в мероприятие государственного значения, а свадебное облачение невесты напоминало оснащение тяжелой кавалерии. Она едва передвигалась под тяжестью всего, что было на ней надето, и от увесистых подвенечных уборов у нее остались синяки.
Свекровь Марии Павловны, талантливая, но крайне строгая королева виктория, воплощение энергичной немки, недовольная расхлябанными шведами, призывала именовать принцессу Марию "ваше императорское высочество", что едва ли было приятно принцу Вильгельму, который сам был всего лишь "королевское высочество". В отсутствии королевы Виктории окружение тактично избегало щекотливой проблемы, называя Марию Павловну "герцогиней". О своем одиночестве Мария Павловна часто сопровождала короля в его железнодорожном вагоне на лосиную охоту, а также играла с ним в теннис. Обычно она была единственной дамой в компании и придумывала всякие невинные проделки, которые в ее пересказе не кажутся особо остроумными, но которые, по всей видимости, развлекали мужчин, а может быть, тот момент и были довольно веселыми. Про Марию Павловну говорилось, что она настоящая сорвиголова, и она ничего не имела против этого. Но, как обычно, ее славе сопутствовали менее лестные сплетни. В бешеных скачках юную герцогиню сопровождали молодые офицеры-кавалеристы, которые в последнюю очередь видели в ней русскую великую княгиню или шведскую герцогиню.
На юбилей Романовых в 1913 году Мария Павловна вернулась в родную Москву и танцевала вальс-бостон на балу в Дворянском собрании, семь танцев подряд... с братом. Государь рассмеялся, покачал головой и через адъютанта передал, чтобы брат с сестрой танцевали и с другими гостями. Но поездка в Москву стала лишь короткой передышкой в шведских проблемах. В Швеции было решено, что принцесса Мария должна поселиться на Капри. Доктор Мунте снял для нее виллу. Ей предстояло поехать в Европу вместе с принцем Вильгельмом через Берлин, где он должен был остаться.
В Берлине их встретил Дмитрий - ибо Мария Павловна тайком разработала собственный план действий. Ей отнюдь не улыбалось жить на Капри, поэтому, распрощавшись с принцем Вильгельмом, она в сопровождении брата отправилась прямехонько к отцу в Париж. Сын остался в Швеции: в своем юношеском безрассудстве мать не учла, что он принадлежал шведской династии, он был процентом с капитала, и его шведская корона отпускать не собиралась. Мать и сын не виделись много лет: между ними пролегла мировая война. Сама Мария Павловна говорила впоследствии, что из-за своего трудного детства не умела обращаться с детьми. От отчаяния и беспокойства у нее начался бронхит, перешедший в воспаление легких, а также нервная глазная болезнь, вероятно, воспаление радужной оболочки. В 1914 году она отправилась сестрой милосердия на фронт.
Здесь она столкнулась с новой, незнакомой ей Россией. Порой никто не знал, что сестра милосердия облечена саном великой княгини и к тому же двоюродная сестра государя, когда же это выяснялось, удивление было огромным и трогательным. Со временем ей пришлось против своей воли делать несложные операции, когда врачи были заняты более тяжелыми ранеными: она извлекала пули, ампутировала пальцы и с трудом выбиралась из операционной, одурманенная хлороформом. Работа в госпитале стала для нее отличной подготовкой к эмиграции. Одно время она жила в монастыре под Псковом, бродила по девственному лесу и в одиночестве купалась в лесном озерке в сопровождении лишь своей собаки. Тут она впервые своими глазами увидела нищету и убогость деревни. Она вспомнила годы в Швеции, где у каждого поденщика был свой велосипед, где земледельцы жили в чистеньких уютных домиках, - ей было трудно свыкнуться с мыслью, что эти здоровые, аккуратно одетые и довольные люди действительно крестьяне.
В декабре 1916 года Мария Павловна могла наблюдать, с какой радостью, близкой к истерии, встречалось в провинции известие об убийстве Распутина. Жители Пскова обнимались на улицах, будто в пасху, а женщины плакали от счастья. Сама она считала, что Распутина следовало убрать гораздо раньше и без того возбуждения, которое сопутствовало убийству. В изгнании у нее по этому вопросу было иное мнение, нежели у ее брата Дмитрия - одного из заговорщиков. б участии брата в убийстве Мария Павловна узнала через местного представителя Красного Креста князя Шаховского, который добавил: "Смерть Распутина - большое счастье для России".Как мы знаем, убийство нечистоплотного шарлатана Распутина не спасло Россию. Меньше чем три месяца спустя Николай отрекся от престола в железнодорожном вагоне в том самом Пскове. Марию Павловну к нему не пропустили.
Ситуация в госпитале скоро стала угрожающей, и великая княгиня благоразумно уехала обратно в Петроград. На вокзале в столице императорский зал ожидания оказался на замке. Ей пришлось ехать домой в старом наемном экипаже - пока что великих княгинь не заставляли ходить пешком, но и то время уже было не за горами. Никто не решался заговорить с ней или с другими членами династии, будто с зачумленными.
Мария Павловна и Сергей Путятин не без труда перебрались через границу между красной и белой территорией и некоторое время задержались в Киеве, где царская Россия сделала свой последний отчаянный вздох, а потом продолжили путь в Румынию. На станции Раздельная возникла сложность с поездами. На перроне кишмя кишели белые войска - пестрая толпа, внушавшая не больше доверия, чем красные, с которыми молодая чета столкнулась на пути сквозь хаос гражданской войны. Но когда поезд тронулся, офицер отдал команду. Оборванные белогвардейцы повернулись вслед поезду и вытянулись по стойке "смирно", отдавая честь великой княгине Российской Марии Павловне. Она выскочила в тамбур, измученная жаром - вероятно, у нее начиналась испанка, - и в одном платье долго махала солдатам, пока они не исчезли вдали. К вечеру поезд прибыл на станцию Беидеры на границе с Бессарабией. Там она попрощалась с шестерыми сопровождавшими ее солдатами - они вошли в купе, она подняла свечу и внимательно посмотрела на каждого, чтобы запомнить их в лицо. Она прощалась с Россией. Ей предстояло прожить сорок лег на чужбине и никогда больше не увидеть родной страны.
